Реализация рая: омские Нефтяники 50-х
В основу моего повествования положены местные легенды и слухи, относящиеся к 1960-70-м годам. Их можно назвать "преданиями", если понимать это в церковном смысле – как комплекс представлений, обычаев, народных представлений и устных свидетельств, существующих параллельно с кодифицированными текстами. В последних выражается догматическая составляющая церкви, в преданиях – то, что сейчас называется практикой. В христианстве "предание" и текст дополняли друг друга, в советском обществе в застой они были разъединены, что отрицательным образом сказалось на развитии самого общества. Я считаю, что необходимо восстанавливать "предания" советского строя, его практическую составляющую, потому что иметь верное представление о Советском Союзе только на основании документов и официальной идеологии невозможно.
Не следует с пренебрежением относиться к данному источнику информации. Официальная советская история была фальсифицирована, но параллельно с ней всегда существовала история устная, неофициальная, на уровне семейных преданий, случайных разговоров, анекдотов, устных же комментариев к письменным фактам. Такую историю с трудом можно назвать объективной, но она создавала необходимое противостояние официальной идеологии, чтобы мыслящий человек имел возможность для размышлений и критики. Она никогда не записывалась – во многом из-за страха, что такие записи могут быть приобщены как вещественные доказательства к обвинению к антисоветской деятельности. Впрочем, как будет показано ниже, такая устная история не была антигосударственной. Скорее она выходила за рамки критики, разрешённой государством для рядовых граждан.
1.
Захламино – пригородная станица к северу от Омска, которая бесследно исчезла при строительстве Нефтяников. Завершить описание старого Захламино стоит обширной цитатой из "Экологического романа" Сергея Залыгина. Герой его романа в конце сороковых-начале пятидесятых проживал в Захламино, руководя при этом отделением гидрографической службы в Омске. Сам автор не понаслышке знавал Захламино, так как в тридцатые годы учился в Омской сельскохозяйственной академии и проживал в Сибаках, то есть в двух километрах от станицы.
Сергей Залыгин описывает страшную участь Захламино, превратившегося в пересыльный лагерь ГУЛАГа для обеспечения печально известной Северной железной дороги. Других подтверждений этому я не нашёл: захламинская пересылка не упоминается ни в перечне многочисленных омских лагерей, ни в истории стройки 501/502. Можно было бы списать дальнейшие цитаты на вольность автора, да на его перестроечный пыл, если бы Сергей Залыгин не был на самом деле вольнонаёмным участником стройки 501 и как минимум ещё один раз описывал эпизод со сгоревшей баржей с зеками в своих воспоминаниях.
"Совсем накрыла станицу, извела до конца перевалочная база Пятьсот первой: конвои, заключенные в колоннах, сторожевые собаки, зарешеченные бараки, склады, причалы, железнодорожные тупики; и в ночах не засыпало человечьим сном перевалочное Захламино — в ночную пору в недра нефтеналивных барж цепочкой по одному шли и шли зэки. Недели через две-три тех, кто не задохнулся в нефтяных испарениях, выгружали в Салехарде. Суденышки помельче принимали Лабытнаги, из Лабытнаг пешим ходом заключенных гнали на Урал строить Пятьсот первую стройку.
Голубев жил неподалеку от "базы", в строениях бывшего земледельческого училища, в виду современного захламинского пейзажа он жил, и в памяти его навсегда сохранились два захламинских перевалочных видения. Первое было: над проезжей дорогой провода строящейся линии электропередачи, на одном из проводов — висельник. Монтажник какой-то ухитрился — повесился на ближайшей мачте, и уже в петле соскользнул в середину пролета между двумя мачтами, в точку аибольшей стрелы прогиба, наибольшего провисания, так обозначается в учебниках это место. С дороги видны были подошвы рабочих ботинок и лицо висельника набок в желтом освещении весеннего солнышка. И так и этак монтажная бригада пыталась коллегу снять, крючками его ловили — не удавалось, с подъемного крана доставали — не достали. Упрямый был висельник, только на третий день с ним управились.
Второе было: в июле в ночь на воскресенье на середине Иртыша горит —высоким и ярким пламенем — нефтеналивная баржа с заключенными. Пожар урчит, что-то хлопает, что-то в пожаре взрывается, а между этими хлопками и взрывами — человеческие вопли".
При чтении романа, касающегося омских эпизодов, обнаруживаются некоторые несоответствия реалий: как будто автор смешивает разные годы и из разных деталей собирает захламинский антураж времён пересылки из разных временных пластов. Например, упомянутый в другом месте трамвай в Захламино – точнее, в городок Нефтяников, пустили в 1959, когда о Пятьсот первой успели забыть, а ветка железной дороги к берегу Иртыша подведена была в 70-х, во время строительства деревообделочного комбината и завода железобетонных изделий.
…Наверное, уместно вернуться к описанной Сергеем Залыгиным ситуации с организацией на месте Захламино пересылки для стройки 501. В документах, относящихся к этому проекту, таких упоминаний мне не встретилось – впрочем, я не специалист по истории ГУЛАГа. Стройка 501, то есть Северная железная дорога, вызвана к жизни секретным постановлением Совета Министров 1947 года о строительстве крупного порта в Обской губе и железной дороги к нему от Воркуты. Впоследствии план был расширен за счёт строительства ветки к востоку от Оби в направлении Енисея. В среднем на стройке трудилось до 100 тысяч зеков. В 1953 она была фактически свёрнута и окончательно ликвидирована к 1955 году.
Могла ли быть организована пересылка до начала строительства нефтезавода? В том виде, как описывается в романе – эти сведения не подтверждаются другими источниками. В районе Захламино не было железнодорожной ветки и речной пристани, нет упоминаний о существовавшем ранее лагере. Можно, конечно, предположить, что колонны заключённых гнали походным порядком от железнодорожного вокзала за 15 километров и грузили на случайном дебаркадере, но при желании в самом Омске это организовать было сподручнее. Омск и так считался крупнейшим транспортным узлом ГУЛАГа, вряд ли была необходимость заниматься дополнительным строительством на окраине города. К тому же Тюмень и Тобольск выглядят предпочтительнее Омска при таком варианте отправки заключённых.
В начале 50-х, в годы существования огромных лагерей и временных причалов в Нефтяниках, действительно, могла быть осуществлена отправка в экстренном порядке рабочей силы из Омска на север. О том, что этот случай носил экстренный характер и не был подготовлен должным образом, косвенно свидетельствует взрыв баржи. Нефтеналивные баржи невозможно применять для отправки людей под охраной. Не из гуманных соображений, о которых тогда думали меньше всего, а из специфики хранения нефтепродуктов. Пары нефтепродуктов даже при минимальной концентрации взрывоопасны, причём могут воспламениться и взорваться практически случайно – от искры при работающем электрооборудовании, трении металлических частей, от статического электричества. Требуется тщательно изолировать танки с нефтепродуктами путём закрытия всех люков – или же тщательно очищать их от малейших следов содержимого. Закрывать люки танков с целью охраны с людьми внутри – значит обречь их на смерть от удушья и отравления парами в течение нескольких часов; оставлять всё открытым ради минимальной вентиляции – значит, пренебрегать требованиями охраны. Попытка погрузить и отправить людей в неочищенной должным образом барже завершилась взрывом у самого причала. Вряд ли кого-то наказали за смерть нескольких сотен зеков, но вот уничтожение баржи, причём вопреки всем инструкциям и здравому смыслу, наверняка обошлось организатором рейса весьма болезненно.
2.
Из описаний начала строительства выясняется поразительный факт – вся территория Нефтяников и нефтезавода по периметру была огорожена колючей проволокой. Существовало всего несколько официально разрешённых въездов с КПП. Со стороны Омска примерно на месте современной Заозёрной, где она плавно переходит в мост им. 60-летия ВЛКСМ, какое-то время существовала деревянная триумфальная арка, декорированная знамёнами и лозунгами на кумаче. Пропускной режим со стороны города был ослаблен или снят в начале 50-х, когда стали ходить первые пассажирские автобусы по маршруту "Вокзал — Захламино". Остановка "Захламино" располагалась примерно на месте кинотеатра "Кристалл". До этого вся территория Нефтяников была огромной зоной…
Границы её указывают по-разному. Скорее всего, она охватывала с юга район жилой застройки в форме трапеции с прилегающим с севера поясом лагерей и барачных посёлков. Ещё севернее, в нескольких километрах существовал огороженный массив заводских строек и прилегающих лагерей. О целесообразности создания забора длиной в пару десятков километров с современной точки зрения сказать трудно. Скорее, важна была символика.
…Стройка была опоясана забором из колючей проволоки, представляющим первую линию обороны. Причём был как враг внутренний – заключённые, в разы превышающие число вольных, так и враг внешний – вредители, расхитители социалистический собственности, шпионы и диверсанты. Поэтому трудно сказать, против кого в первую очередь направлено заграждение: скорее его функция символическая – обозначение "особости" данной территории. Сама огороженная территория без особого порядка рассекалась на отдельные участки дополнительными заборами. Так выделялись лагеря разной подчинённости, их филиалы – а сами лагеря подразделялись на отделения для "фашистов" с печально известной 58-й статьёй, и на другие, для обычных уголовников, с ослабленным режимом; лагеря окружали бараки охраны и лачуги семейных; та же колючая проволока отделяла участки, где жили советские люди по самым справедливым в мире советским законам. Точно так же огораживались стройплощадки – чтобы загонять туда зеков и чтобы не позволять разворовывать стройматериалы. Локальные огороженные стройплощадки кочевали по всему пространству внутри забора…
По мере увеличения количества вольнонаёмных строителей и добровольцев в зону стали внедряться участки свободной жизни. В начале – крайне немногочисленные. Образное высказывание Солженицына о ГУЛАГе ("раковая опухоль страны"), на северной окраине Омска нужно откорректировать – здесь сам ГУЛАГ был страной, а несколько зданий с вольными обитателями – чужеродным элементом. К таковым зданиям сперва относились заводоуправление – барак где-то у нынешнего КДЦ "Кристалл" и двухэтажные дома севернее улицы Малунцева. Первыми жилыми домами в Нефтяниках были бревенчатые: они потом использовались как казармы для зеков и общежития вольнонаёмных. Построенный дом в зависимости от назначения огораживался забором с колючкой: или он оставался на территории зоны, или же переходил в состав ограниченной "вольной" земли.
Жилые здания для Нефтяников первой половины 50-х были редким исключением: к пуску завода их было построено немногим более полутора десятка. Всё остальное пространство по обе стороны колючей проволоки заполнялось бараками, землянками, собранными из отходов лачугами.
Первые вольные строители всесоюзной стройки даже зимой жили в палатках: вряд ли зеки обитали в более комфортных условиях. О палатках перестают упоминать с 1951 года. До этого несколько сотен человек даже зимой, которая в Сибири легко переходит за 20-градусный рубеж и регулярно доходит до минус 40, спали в брезентовых армейских палатках с земляными полами: для отопления служили железные печки. Прочие детали санитарно-бытового обслуживания мне представляются так: продуваемые уборные с земляными выгребами, умывание на открытом воздухе, отсутствие душа; устроенные по армейскому образцу банно-прачечные подразделения в тех же палатках; рабочие столовые, работавшие чуть ли не круглые сутки, так как работа организовывалась в несколько смен, а какой-то возможности приготовить пищу самостоятельно в тех условиях не было. Такие палаточные лагеря просуществовали год-полтора; возможно, в первой половине 50-х они периодически возникали снова в других местах, когда существующие жилые площади не справлялись с наплывом рабочей силы.
Такая практика была привычной до Советского Союза – так начинались все великие стройки и промышленные центры 30-х. Иногда подобные трудовые десанты заканчивались катастрофами. Из первой партии строителей Комсомольска-на-Амуре четверть комсомольцев-добровольцев в первую зиму вымерла от холода, болезней и голода, столько же пустились в бега по руслу реки за сотни километров в сторону ближайшего города. Выжившие построили бараки и речные причалы к открытию новой навигации. Летом стройка продолжилась. Новый промышленный центр на Дальнем Востоке был построен. Советская пропаганда породила два фильма на эту тему: "Аэроград" и "Город на заре". Нетрудно догадаться, что об умерших и бежавших там упоминали мимоходом как о досадных случайностях.
В остальных случаях смертность, разумеется, не достигала таких масштабов, но все равно потери среди первопроходцев великих строек социализма всегда была велики.
Близость к большому городу не играла особой положительной роли для первых обитателей Нефтяников: город мало чем мог помочь новой стройке, так как все его ресурсы были нацелены на решение других задач. В лучшем случае обитатели палаточных лагерей могли рассчитывать на экстренную помощь в случае приостановки снабжения из централизованных продовольственных фондов или же в эвакуации тяжелобольных в городские больницы. Это примечание относится только к вольнонаёмным – на все поколения партии зеков это не распространялось. Для них не имело значение, находится ли центр одного из крупнейших городов Союза в полутора часах ходьбы от их палаток, или же в недели ходьбы от ближайшего села. Им всё равно предстояло выживать годами внутри колючей проволоки в рамках лагерной инфраструктуры без всякой помощи извне.
3.
Необходимо на всякий случай ещё раз прояснить такое начало Нефтяников: почему стройка на окраине значительного города велась так, как будто в беспросветной глухомани, почему с самого начала закладывалось обособление нового района города. Объяснение звучит просто для человека, знакомого с функционированием советской плановой экономики.
На тот момент Омск не имел нескольких тысяч квалифицированных строителей, снабжённых необходимой техникой и располагавшихся в собственных благоустроенных базах. Сомневаюсь, что весь существующий строительный комплекс города того времени вообще мог обеспечить стройку такого масштаба. В годы основания нефтезавода город с величайшим трудом обеспечивал выполнение других строек военной промышленности, которые в несколько раз превышали масштаб работ в Нефтяниках. Причём – точно в таких же условиях: единственное отличие было в том, что палаточная эпопея омской оборонки закончилась ещё в годы войны, в 50-х связанные с ней работники имели хотя бы крышу барака над головой. В таких условиях стройка союзного значения и масштаба могла производиться только за счёт общесоюзных ресурсов. Город Омск не мог участвовать в стройке: не мог выделить квалифицированную рабочую силу, снабдить её всем необходимым, предоставить жильё и всё прочее из списка жизненно необходимого. Ещё меньшую помощь мог оказать в организации транспортировки рабочих из центра на окраинную стройку – городской пассажирский транспорт не справлялся даже с плановыми задачами.
Новая стройка могла начинаться только при условии, что под выделенные условные рубли плановой экономики извне Омска, исчерпавшего все свои резервы, будут наняты – или согнаны насильно — строители; из общесоюзных фондов в ведение министерства нефтяной промышленности будет выделено всё, вплоть до последнего гвоздя и доставлено на северную окраину Омска. При этом – минуя сам Омск, чтобы не перегружать находящиеся на пределе возможностей городские коммуникации. И так – на протяжении нескольких лет, до окончания строительства. Так работала советская экономика, обладая уникальной способностью концентрировать на жизненно важных направлениях необходимые ресурсы из централизованных союзных фондов. По этой причине союзные министерства имели полную возможность действовать автономно от региональных властей и от интересов местного населения.
Потребности стройки, повторяю, более чем скромные, в действительности покрывались на половину – две трети, даже несмотря на всесоюзный статус первого нефтезавода за Уралом и особый контроль со стороны правительства. Планы в советской плановой экономике имели обыкновение не выполняться: обещанное стройке на самом высоком уровне по мере прохождения через инстанции к исполнителям заметно уменьшалось в количестве. Требовались особый талант и энергия руководителей, наличие высоких покровителей, чтобы не задушить стройку из-за недопоставок самого необходимого. Чтобы выпутаться из такого, весьма предсказуемого положения, опытные управленцы-строители заранее шли на максимально возможное упрощение строительных технологий и замену строительных материалов. Единственный ресурс, который они имели в избытке – неквалифицированная, насильно собранная рабочая сила, не имеющая особых стимулов к качественному сложному труду. Люди должны были заменять все недочёты и своим трудом компенсировать провалы планирования и техническую отсталость.
Поэтому стройку начинали зеки. Их послали сюда как в трагические сорок первый и сорок второй бросали полуобученных мобилизованных против танков вермахта или затыкали человеческой массой прорехи в обороне. Советский Союз после гибели кадровой армии летом 1941 года мог использовать только один ресурс, в котором имел превосходство над Германией – человеческий. Его использовали безжалостно и в чём-то оправданно; за великой китайской стеной из трупов страна оправилась и создала новую армию. Зеки лагерей в Нефтяниках взяли на себя самую трудную подготовительную работу.
О количестве умерших от болезней и непосильного труда ничего не известно. Централизованных кладбищ не сохранилось и об обнаружении массовых незарегистрированных захоронений в пределах Советского района не сообщалось. В Омске ещё во время строек в Октябрьском районе бытовала практика захоронений в планировочных насыпях на заводских территориях – по аналогии можно предположить, что место последнего упокоения сотен человек находятся под заводскими установками и жилыми домами.
Омск исключался из снабжения и управления стройки: она подчинялась непосредственно Москве. Обширная огороженная территория и палаточные лагеря подчинялись столице Советского Союза, будучи совершенно изолированными от местной власти. Так по объективным причинам формировалось особое устройство Советского Союза, который пронизывался силовыми каналами влияния центра во всех частях огромной страны. Омск не мог дать даже людей. Омичи все 50-е годы были в меньшинстве среди первых строителей и обитателей Нефтяников: подавляющее большинство их было приезжими, для которых центральные районы города были не более чем остановкой на пути следования. Что касается зеков – они, в общем, понимали, что находятся где-то в окрестностях Омска, но считали местом своего заключения Захламино. Позднее это проявится в определённом антагонизме между двумя группами населения Нефтяников: одни будут считать себя нефтяниками, добровольцами-первопроходцами Советского Союза, другие – захламинцами, изгоями той же великой державы.
4.
Об организации принудительного труда на строительстве нефтезавода необходимо дать хотя бы общую информацию.
В довоенные годы омские зоны были достаточно скромными, они обслуживали деятельность органов на территории Омской области. В порядке уточнения — Омская область тогда была весьма обширной, под юрисдикцией Омска до 1944 года находилась территория нынешней Тюменской области с автономными округами. Кроме этого в силу географического положения Омск служил одной из важнейших перевалочных баз ГУЛАГа.
В годы войны для обеспечения ввода необходимых мощностей множества эвакуированных предприятий кроме труда самих рабочих широко применялся труд заключённых. Это подразделение ГУМЗа ( Главное управление местами заключения) носило название "Омлаг" или "Омскстрой", в какие-то периоды эти ИТЛ (исправительно-трудовые лагеря) сливались, разделялись, к ним прибавлялись новые, нацеленные на выполнение срочных задач. Омлаг организовался в июле 1941 года, в нем на строительстве будущих объединений им. Баранова и "Полёт" работало до 7 тысяч человек. Дополнительно к ним в город прибывали другие партии заключённых, военнопленных, прочие категории граждан и не-граждан, использовавшихся на принудительном труде. Впрочем, в годы Великой Отечественной войны в принципе не существовало понятие свободного труда, все граждане Советского Союза считались мобилизованными до момента победы над врагом – различие было лишь в степени принудительности.
Из-за отсутствия точной статистики рискну сделать предположение, что в самом Омске централизованно использовался труд 20-30 тысяч человек (в разные периоды эта численность значительно колебалась). Для справки – численность населения города в 1939 году составляла 288 тысяч человек, на фронт ушло до 30-40 тысяч мужчин, за годы войны в город было эвакуировано до 200 тысяч человек. По приблизительным подсчётам в военные годы мужское работоспособное население города, занятое на производстве (не учитывая численность гарнизона, раненных и работников силовых ведомств) вряд ли превышало 50 тысяч человек.
Таким образом, государственные рабы всех категорий в полтора раза увеличивали имеющийся трудовой потенциал города. Непосредственно для обеспечения всесоюзной стройки "Омский нефтезавод" в 1950 году был создан Омский ИТЛ. Он также назывался "Омскстрой" и "Омлаг": трудно разобраться в его связи с лагерями военной поры. Скорее всего, часть омских зеков перевели из центра на окраину. В самом начале в нём насчитывалось 2 тысячи заключённых, до 1953 года, года расформирования, она колебалась от 7 до 28 тысяч.
Дополнительно к этому в Омск во второй половине 1953 года передислоцировался из Кемеровской области Камышлаг (ещё одно наименование – Особлаг №10). На тот момент численность зеков составляла 8 тысяч человек, в следующем году, 1954, она увеличилась до 13 тысяч. Есть сведения, что штатную численность лагеря предполагалось довести до 25 тысяч человек, но из-за отсутствия объёма работ это выполнено не было.
В составе заключенных передислоцированного Камышлага в Омск прибыл сын опальных поэтов– уже забытого к тому времени Николая Гумилёва и полузабытой Анны Ахматовой, Лев Николаевич Гумилёв. Он жил в бараках чуть севернее нынешней площади им. Лицкевича.
Мне неизвестны нормативы численности охраны на определённое число заключённых, возможно, они менялись со временем и зависели от категории лагерей. Если принимать среднее число зеков-строителей нефтезавода в 20 тысяч человек, то на них приходилось несколько тысяч охранников, которые также располагались внутри огороженного периметра. Вместе с ними где-то поблизости могли находиться члены их семей. По самым скромным подсчётам на месте современных Нефтяников несколько лет существовал барачный город с численностью населения среднестатистического районного центра того времени. Поэтому не должны удивлять сведения о том, что длина наружного ограждения по периметру достигала 20-30 километров и охватывала значительную часть бывшего Советского района города Омска. Специалисты ГУЛАГа имели представление о масштабах работ и заняли соответствующую территорию.
Средняя численность вольных строителей с 1950 по 1953 годы не превышала одну-две тысячи человек. К ним относились управленцы, инженеры и квалифицированные рабочие.
С середины 50-х доля заключённых среди строителей начала снижаться. Ввод первоначально запланированных мощностей завершился, уменьшалась доля ручного труда из-за изменения строительных технологий, созданный строительный трест № 6 располагал необходимыми кадрами, базами и жилым фондом.
События в Нефтяниках соответствовали общей тенденции, которая накладывалась на политические изменения. Страна уже не нуждалась в огромной армии государственных рабов.
Вариантом неэкономического принуждения к труду в советское время были военно-строительные батальоны, в которые в рамках обязательной воинской повинности призывались граждане, негодные к строевой службе. За счёт бесплатного солдатского труда возводились многие ударные стройки. Ту же функцию выполняли и железнодорожные войска. В строительстве нефтезавода стройбаты играли определённую роль с середины 50-х по начало 70-х. На западной окраине Нефтяников были отстроены два казарменных городка – ВСО-2 и ВСО-3, примерно на месте нынешней "Весны".
Принудительный труд в Нефтяниках в советское время не исчез – только уменьшился в объемах и видоизменился. Организация строительства возлагалась на строительные тресты, которые в свою очередь достаточно широко использовали дешёвую подсобную силу из заключённых, "химиков2 и бравых рядовых стройбатов. Омская оборонка располагала минимум двумя строительными батальонами, нефтяники же после ликвидации ВСО-2 и ВСО-3 уже не имели доступа к военно-строительным отрядам. Поэтому основным стал труд заключённых поселений, так называемых "химиков". На месте нефтезавода, а также на
стройплощадках строящихся впоследствии заводов "Синтетического каучука", "Пластмасс" отводились места для казарм "химиков". По большому счёту их положение немногим отличалось от бытовых условий прикомандированных строителей, они работали наравне с вольными строителями и получали меньше только из-за того, что не входили в перечень любимцев начальства, которым отдавались самые дорогостоящие работы.
Рудименты бывшей огромной зоны на месте Нефтяников сохранились до сих пор. На северной окраине городка находятся исправительные учреждения "Тройка", "Семёрка" и "Восьмёрка", созданные ещё в пятидесятые.
5.
Современного человека (и даже человека эпохи застоя) при попытке проникнуть в мировоззрение той эпохи поражает сам факт сосуществования рядом "нормальной" и лагерной жизни, а также особенности психологии людей, которые совершенно искренне верили в справедливость советского строя и отдавали все силы построению коммунизма – при осознании существования огромной империи подавления и уничтожения.
Предположим, были категории населения, совершенно отделённые от представления о том, что где-то совсем рядом располагается ГУЛАГ и в нём прозябают и умирают вычеркнутые из жизни сограждане. Такая ситуация была в нацистской Германии, в которой население действительно не информировалось об участи обитателей концлагерей и совершенно этим не интересовалась. Нацисты чётко обозначили категории "недочеловеков" и "врагов рейха", систематически и планомерно изымали их из населения, а все прочие при минимуме лояльности имели опредёленную гарантию неприкосновенности. В СССР ситуация была иной: от репрессий никто не был застрахован. Демонстративную отделённость от зеков демонстрировало только высшее советское общество, особенно население столицы. У нас весьма однобокое представление о восприятии репрессий, которое воспитано на отклике столичных авторов, принадлежавших к творческим кругам и высшей бюрократии. Для них труды Солженицына о всепроникаемости, неистребимости и обширности "Архипелага ГУЛАГ" впоследствии стал потрясением. Остальное население страны сталкивалось с репрессиями гораздо ближе и имело о них хотя бы частичное, но более верное представление, реакция их была иной – но своих летописцев бОльшая часть советского народа не имела.
Если же говорить о Нефтяниках 50-х, то совершенно невозможно исходить из того, что энтузиасты коммунистической стройки не могли не замечать то, что происходило в нескольких шагах от них, и не думать о том, что в любой момент они могут оказаться по другую сторону. Повторюсь ещё раз – в ранних Нефтяниках скорее ГУЛАГ задавал тон, а вольная жизнь была исключением из лагерных порядков. При этом невозможно не верить в искренний трудовой порыв, который практически не оплачивался в том смысле, как это подразумевается сейчас (и даже в эпоху застоя), а был рождён исключительно идейными мотивами. Нефтяники 50-х – это история того, как вера действительно сдвигала горы, примерно так, как об этом говорил презираемый тогда Иисус Христос. Нефтяники трудились во имя будущего коммунистического общества, не требуя почти ничего взамен кроме удовлетворения физиологических потребностей. Вместе с этим не могли не понимать, что реальное, современное им коммунистическое общество в любой момент готово было обратить их в лагерную пыль, поставить к стенке. Весьма значительным было число управленцев и специалистов, которые проходили через лагеря, травлю, унижения, но при первой возможности вставали в ряды строителей коммунизма. Вера в будущее для них была сильнее страха настоящего: для нас это неразрешимый психологический парадокс.
И всё же это было именно так.
Современное мировоззрение заставляет видеть в этом какую-то классовую ненависть, особую душевную чёрствость по отношению к тем, кого общество считало врагами народа. Они-де вычёркивались из списка граждан Советского Союза, строителей светлого будущего, отчислялись из разряда людей и общество переставало совершенно интересоваться политзаключёнными. Когда я писал о символике огораживания будущих Нефтяников, то не исключено присутствие подсознательного оттенка этого малопрактичного мероприятия: отделение своего рода потустороннего пространства, физическое изъятия его из страны великого будущего. Люди, населявшие этот потусторонний мир, коммунистический ад, переставали считаться таковыми, исчезали из поля зрения остальных граждан СССР. В мировой истории можно сыскать тому немало примеров отделения "настоящих" людей от недочеловеков, как из рабовладельческой эпохи, так и из гораздо более близких колониальных времён. Человек, воспитанный на западных ценностях, видит в этом нечто знакомое – таково было отношение белых сахибов к обитателям колоний, к неграм и индейцам в Соединённых Штатах. Но в данном случае речь всё-таки идёт о своих соотечественниках, друзьях, товарищах. Суровая коммунистическая мораль проводила черту между людьми по собственным критериям – классовым и патриотическим не менее эффективно, чем по расовым.
Данная теория имеет место быть и, возможно, объясняет некоторые нюансы парадокса. Она восходит к Солженицину, к его трактовке советской репрессивной системы. Согласно ей, а также прочим воспоминаниям и исследованиям по этому поводу, репрессии в отношении человека означали род смерти – вначале гражданской как личности, потом – биологической. Человек в ГУЛАГе как бы умирал, исчезал из советской "книги жизни", проводил своё существование в потутороннем мире – аду. Но он имел шанс воскреснуть и даже осуществить восхождение в мир живым, к полноценному гражданскому статусу. Для всего прочего населения СССР обитатели ГУЛАГа переставали существовать.
Эта теория не может объяснить феномен Нефтяников 50-х – сосуществование и взаимопроникновение того, что должно быть предельно чётко разделено и отграничено.
В моём представлении невозможно понять мировоззрение строителей коммунизма без их подсознательной – отнюдь не рудиментной – религиозности, точнее квази-религиозности. Строители светлого атеистического будущего были, безусловно, безбожниками – и те, кто был постарше и крещён, и те, кто родился и был воспитан в советскую эпоху. Но могло ли бесследно исчезнуть за одно поколение то, что составляло основу менталитета народа? Не проявлялось ли специфическая русская религиозность в ином виде? Если принять в качестве версии православный образ мыслей в сознании людей 50-х годов и предположить только замену религиозных понятий на атеистические, то поведение энтузиастов коммунистического труда становится более логичным.
Истинно верующий никогда не может быть до конца уверен в своей безгрешности. Таковых людей просто нет, и ничто – аскеза, благотворительность, жизнь ради людей, философия, подчёркиваю, ничто, не может служить гарантией правильности христианской жизни. Как раз молитвенники, святые и отцы церкви, посвятившие всю жизнь в погружение в Бога, по мере углубления своих усилий постоянно обнаруживают, как далеки они от конечной цели, с какими новыми и новыми видами грехов им приходится встречаться и изнемогать в непрестанной борьбе. Жития святых пестрят сокрушениями по этому поводу. Что же говорить о мирянах, принадлежащих миру и, следовательно, подданных князя мира сего – дьяволу? Православие всегда исходило из вездесущности и неистребимости греха, из того что человек грешен и только милость Бога отвращает неизбежное немедленное наказание.
Нефтяники ВЕРИЛИ в коммунизм, точно также как религиозный человек верит в присутствие Бога, несмотря на то, что подавляющее большинство явлений обыденной жизни отрицают Божию любовь, справедливость и милосердие. Они исходили из сознания своей личной греховности – постоянного присутствия в них "родимых пятен капитализма" и иррационального стремления к предательству и вредительству. Советская пропаганда старательно поддерживала это убеждение в массах точно также как официальная церковь обвиняет свою паству в греховности: единственным, кого не могло коснуться подозрение в предательстве был сам Сталин. За двадцать лет репрессии затронули все социальные и национальные группы, не пропустив ни одной. И советские люди считали абсолютно справедливым, когда сталинская система обрушивалась на них самих, их близких или посторонних, даже если обвинения выглядели абсурдно. Гнев Божий, даже если он непонятен – это знак Божьего присутствия. А если кара с небес не имеет объяснения – значит, в ней надо искать тайный смысл: она может пресекать только созревающий умысел, наказывать за утаённый грех или же в лице человека искупать грех коллектива.
Сталинские репрессии продолжались так долго и приобрели такой масштаб не потому, что они парализовали всякое сопротивление. Те же самые люди проявляли отчаянную волю и бойцовские качества в гораздо более страшных условиях – в хаосе Гражданской войны и перед несокрушимым, почти апокалиптическим фашистским нашествием. Значит, в покорности репрессиям, в отсутствии организованного сопротивления им, советский народ видел в них некий трансцендентный характер, который подчеркивал высший смысл строящегося коммунизма, то есть отчасти положительный характер, подтверждение своей веры.
Без понятия греха и наказания нет веры. Страх Божий – важнейший компонент религиозного мировоззрения.
Не случайно отцом-основателем советского коммунизма стал недоучившийся семинарист, не утративший до конца свои народные православные корни. Он мог отрицать православие – но, как всякий отрицатель, мог только копировать свои представления, заменяя детали противоп
