Согласно замыслу, каждый из трех участников должен был в процессе "перцептивной сессии" отойти от собственных наработанных выразительных средств и начать воспринимать других как "среду". У арт-события был шанс стать чем-то средним между мультижанровой импровизацией, объединяющей три потока: музыку, рисование и произнесение философского текста, — и интеллектуальной "игрой в бисер", где участники успевают считывать коды действий партнеров и переводить на свой язык, отвечая. Событию предшествовали репетиции, которые позволили участникам узнать способы действий друг друга, научиться гармонично взаимодействовать и создавать общий процесс. Концептуальная база озвучивалась на лекциях по философии нового искусства, читаемых сейчас в Томске одним из участников — Германом Преображенским, так что в теоретическом плане к арт-событию были готовы не только партнеры по сессии, но и некоторые зрители, посещавшие курс. Предполагалось, что во время самой сессии участники отойдут от своей "творческой идентичности", но при этом не будут образовывать "художественный коллектив", а позволят самому событию (со-бытию) стать источником арт-процесса и породить некоего "субъекта", существующего только во время данной сессии.
Ситуация обещала быть сложной даже в том случае, если бы она укладывалась в границы замысла. Правда, все участники — Герман Преображенский, Максим Евстропов и Аксинья Сарычева — уже имели опыт коллективных арт-экспериментов, и должны были справиться с задачей. Но неожиданно обнаружился еще один участник, которого не обозначили в афише.
Зрители расселись в темном зале "Аэлиты" и процесс начался. Аксинья приступила к рисованию, Максим — к работе со звуком, а Герман — к чтению текста о новом искусстве, формировании художественного опыта и идентичности. Вот только четвертый участник решил не начинать. Дело в том, что процесс рисования должен был транслироваться в режиме реального времени на экран. Это делалось через ноутбук, который вдруг заморозил картинку: рисование продолжалось, а трансляция — нет. Пришлось взять паузу и подключить другой. Но и второй ноутбук оказался достаточно капризным — трансляция шла с задержкой. Можно было бы объявить это техническим сбоем, и искать новые средства. Но участники не спасовали перед двумя десятками зрителей и отправились в путь с тем, что есть. Таким образом, им пришлось воспринимать как среду не только друг друга, но и работу ноутбука.
Которая оказалась вполне креативной. Задержка трансляции не была однообразной, она создавала свой собственный сложный ритм. Кадры попадали на экран то как последовательность слайдов, то как видео — но в замедленном темпе, как будто ноутбуку было крайне тяжело воспринимать черные пятна, возникающие из-под руки художницы. Какие-то фрагменты появлялись на экране вообще внезапно, неизвестно откуда. И вот, под этот спотыкающийся ритм подстраивались все. Максим отвечал новым звуком на смену кадра; Аксинья точно рисовала возникающий звук, отображая ритмическую картину графикой, но затем продолжала движение кисти, доводя изображение до всепоглощающего черного квадрата. В речи Германа возникали паузы в соответствии с общей динамикой остановок, а в логике философского рассуждения появлялись пробоины, как будто говорящий терял самого себя, что создавало драматический эффект. Так ноутбук сделал всех. Задаваемый им рисунок трансляции определял особенности действия и музыканта, и художницы, и философа, превращая всех троих в части собственного процесса. Понятно, что если бы техника работала "безупречно", то есть — незаметно, то содержание события оказалось бы иным. Вряд ли таким рваным, драматичным и напряженным. И тут надо отдать должное смелости участников-людей, которые отказались от собственной идентичности "человека-якобы-творца" и пошли на поводу у ноутбука, обладающего своим представлением о том, как надо осуществлять трансляцию.
Так ноутбук стал непредусмотренным, но полноценным субъектом нового искусства, тогда как арт-событие неожиданно обратило внимание на огромный пласт современных проблем, связанных с тем, что техника все глубже проникает в человеческие отношения и все сильнее определяет человеческую жизнь: многие из нас гораздо больше смотрят на экраны, чем друг на друга; и мы нередко принимаем решения, исходя вовсе не из непосредственного опыта, но — руководствуясь информацией, пришедшей к нам с этих экранов. Даже в описываемом арт-событии партнеры (не говоря о зрителях) воспринимали художницу, не глядя на ее руки, а через цепочку из камеры, ноутбука, проектора и экрана! Качество работы техники служит источником сильных эмоций: у нас стресс, когда вдруг вырубается интернет, и эйфория от нового гаджета. События то и дело срываются из-за технических сбоев, и мы не можем этому противостоять. Проблемы с техникой на лекции или спектакле заставляют аудиторию переживать или смеяться точно так же, как если бы переживания и смех вызвал лектор или актер. И что же делать человеку теперь: устыдиться, испугаться и создать себе кучу запретов на отношения с техникой? Но что мы можем делать теперь без нее? Она уже обязательный игрок и в искусстве, и в повседневности, и в процессе познания, и готова проявлять свой характер и волю по отношению к нам. В самом деле, она ведет себя так, как будто сама решает, что и когда ей делать. Так, может, пора давать единицам техники индивидуальные имена и указывать их в афишах, раз уж она неотвратимо включена в перформанс?..
Мария Митренина
