Отличная лекция Сергея Ковалевского про современное искусство в музее. Он классифицирует приемы (возможно, в дидактических целях), но мне интереснее думать о стратегии художника в музее в целом. Если выводить из лекционного материала, то речь идет об установлении отношений с историей с помощью новых, концептуальных объектов, путем диверсии (то есть с нарушением местного порядка) вписанных в музейный контекст. Новый объект отвечает группе исторических объектов, транслирующих определенный порядок своей эпохи. При этом ответ художника проистекает из желания художника нарушить порядок одновременно с точным вписыванием объекта в несоответствующую ему, в изначально созданную не для него среду: он выделяется, но одновременно выглядит вполне гармонично, и непосвященный в историю зритель вполне может составить свою историю, где новый объект будет частью общего порядка. Самый простой способ в данном случае — это фейковые объекты.
Понятно, что таким образом можно выстраивать отношения не только с историей, и не только в музее — вот они, широкие, великолепные возможности для современного художника. Например, можно сделать фейковый автобус. И тут вопрос не в воспроизводстве приемов и чужих идей, вопрос — в наличии сильного желания ответить существующему порядку: сказать то, что ты действительно хочешь сказать. Сделать то, что ты действительно хочешь сделать, когда попадаешь в этот упорядоченный контекст.
Но в музеях мы видим не протест художника, как можно было бы подумать, а наоборот, симбиоз новых объектов и старого порядка. Концепция (тексты и речь, включая трансляцию концепции (в переговорах, да и для публики) как доказательства пользы и легитимности арт-проекта) служит тому, чтобы спокойно поместить свинью в Лувр. Чтобы все думали, что так оно и надо.
А надо ли?
Тут возникает другая мысль с лекции о том, что для осмысления истории требуется вымысел. Да и для осмысления чего угодно. Не будет вымысла — не появится смысла. Новый арт-объект создает новый слой вымысла, сообщая смысл старому музейному содержанию. Как минимум, все пойдут в музей посмотреть на интервенцию (чем, кстати, экономически оправдываются подобные проекты).
Но здесь еще появляется тема контекста. Музейный контекст богат на высказывания, и там художнику есть чему отвечать. Можно ли распознать в других контекстах высказывания, вызывающие желание вступить в отношения, в тесную связь? В сущности, это проблема любого действия. Политический акционизм означает, что художники схватывают (возмутительное) высказывание власти и дают ему свой ответ. Город как совокупность высказываний провоцирует нетрадиционные последовательности движений, попытку проложить маршрут, альтернативный повседневным урбанистическим практикам. Но что делать художнику в (сибирской) пустоте, где никто к нему не обращается, ничто с ним не говорит? Что делать лектору, которому не задают вопросов, как получилось в Томске с Сергеем Ковалевским? Возможно ли современное искусство в чистом поле, без говорящего контекста, без предыдущего порядка? Если возможность смены порядков вообще является маркером наличия времени, то там где времени (эпохи, истории) нет, со-временность не существует. Любое действие, художественное или просветительское, там происходит только в пространстве, на некоем участке, но не имеет последствий, не несет перемен, не имеет развития или будущего, поскольку последствия, перемены, будущее и развитие — это категории плана времени.
Поэтому ключевой историей на лекции оказалась история пациента психиатрической больницы, который считал крайне важным много писать каждый день, поскольку так он спасает мир. Художники (даже не хочу выяснять, кто именно) посвятили ему инсталляцию в виде стола и стула, погребенных под кипой бумаг выше человеческого роста. Якобы бессмысленное производство в ограниченном столом и стулом мирке. Но сумасшедший был прав. Именно наличие вымысла — который проявляет себя в высказывании — спасает мир, сдвигает его с мертвой точки. Фейковый объект, вступая в отношения с подлинником, подтверждает ценность подлинника. Вымысел — от сказки до научной теории — подтверждает наличие жизни. Мыслю, следовательно существую. Фанфары и барабанная дробь.
Мария Митренина
Иллюстрация: работа Вима Дельвуа, известного по свиньям в Лувре
